Максим Буткевич: "Я розумію Настю Станко. І розумію, чому її слова викликали таку негативну реакцію"

Тема hate speech неожиданно попала в поле всеобщего внимания с таким грохотом, что удивились даже правозащитники. "Пособница российских террористов" - такого титула удостоила украинская писательница Оксана Забужко украинскую журналистку Настю Станко (Hromadske TV)  за высказывания, в частности, "там не терроризм", относительно событий на Востоке во время мастер-класса студентам школы журналистики УКУ. Журналистка, по ее словам, пыталась обратить внимание на важность отдавать себе отчет в терминологии, если ты – журналист, и если речь идет о военном конфликте, - пишет Мария Лебедева на сайте 

Социальные сети тут же отреагировали и разделились на два враждующих лагеря: те, кто поддерживает Забужко, и те, кто поддерживает Станко. Язык вражды нашел свое место и в этой дискуссии.

А организация Проект "Без границ" опубликовала свой отчет мониторинга языка вражды в Украине. Мониторинг включал анализ материалов СМИ за 2014 год, и указал 45 групп, по отношению к которым применялся язык вражды в Украине. На первом месте – сами украинцы. Россияне – на втором.

О том, что является языком вражды, кто является его носителями, почему определенные термины провоцируют необратимые события, почему именно публичные лица являются носителем языка вражды, и чем он угрожает журналистике и обществу в целом, мы говорили с координатором проекта "Без границ", правозащитником Максимом Буткевичем.

- Максим, для начала вкратце, когда и откуда появился термин hate speech (язык вражды), чем обусловлено его появление?

- Он вошел в широкий оборот во второй половине ХХ века, сперва не столько в медиа, сколько в юридическом контексте. Поскольку это был период подъема движений за гражданские права, антирасистских и антиимпериалистических движений, и была создана, в частности, Конвенция о ликвидации всех форм расовой дискриминации (ООН), подразумевающее неприемлемость ксенофобного разделения людей на группы с соответствующим ущемлением их в правах. В отношении призывов дискриминировать те или иные группы, или просто заряженных негативно выражений в отношении этих групп стали использовать термин hate speech.

В странах бывшего СНГ термин появился ближе к концу 1990-х годов. В Украине исследования начались с 2000-х. Первый мониторинг по "языку вражды" вели тогда наши коллеги из Москвы – Центр "Сова". Именно они перевели это не буквально, "язык ненависти", а именно "язык вражды". Поскольку слово "ненависть" чересчур эмоционально и, с другой стороны – описывает довольно узкий сегмент эмоций; а очень часто дискриминационные высказывания не заряжены эмоционально, но разжигают вражду. Мы же стали использовать термин "мова ворожнечі" в украинском языке. Но и язык ненависти, и язык вражды – синонимы.

- Ваша организация начала мониторить это еще до Майдана-2013. На тот момент в отчетах так же на первом месте была ненависть на этнической почве, ксенофобские настроения. Изменились ли причины ненависти, или ее объекты?

- Для того, чтобы понять, как язык вражды влияет на события, нужно мониторить на протяжении какого-то количества времени. Минимум несколько месяцев, а лучше полгода или дольше. Тогда можно увидеть связь между результатами мониторинга и тем, что происходит в стране. Кроме этого, можно следить, насколько общество радикализируется, какие группы людей становятся уязвимыми.

Мы занимались тематикой языка вражды на протяжении ряда лет. "Читали" этот язык. Фиксировать определенные проявления языка вражды, заголовок, цитату, просто ксенофобный текст необходимо, чтобы понять тенденции, группы, которые являются мишенями для тех, кто использует язык вражды.

Поддержку для длительного мониторинга мы, наконец, получили со стороны посольства Нидерландов в 2013-м году. Никто еще не знал, что в стране произойдет то, что произошло. Так что у нашего проекта непростая судьба, он должен был начаться 1 декабря 2013 года. И, как ты помнишь, мы все в этот день занимались чем угодно, только не мониторингом.

Мы тогда ожидали, что традиционными объектами для мониторинга языка вражды будут такие группы, как этнические меньшинства, в первую очередь ромы; отдельные религиозные группы.

Кстати, далеко не всегда язык вражды использовался какими-то маргинальными, радикальными группами. Мягкая форма языка вражды повсеместно использовалась более-менее всеми политиками, чиновниками, в том числе в публичном контексте. К примеру, неосторожное высказывание Ющенко о своем помощнике, что он "как молдаван" - классический пример, когда человек говорит, особо не думая, выражая какие-то негативные стереотипы и предрассудки.

- Можешь привести еще какие-то яркие примеры, как может выглядеть язык вражды?

- Например, описание мусульман, как потенциальных террористов, разлагающих нашу традиционную, европейскую культуру, навязывающих нам свои взгляды – оно настолько привычно, что непонятно, кто больше этим грешит – маргиналы или представители мейнстрима. Но есть и другие группы.

Есть уже и свой "золотой фонд", своя украинская "классика" языка вражды. Один из таких классических примеров - издания "МАУП" (газета "Персонал", журнал "Персонал+" и др.) в антисемитский период их деятельности. Там было много "потрясающих" материалов, от традиционного "кровавого навета" до заголовков вроде "жиды уничтожили украинскую железную дорогу". Другой пример – статья "Принесенные ветром", опубликованная в свое время в "Крымской правде". Она - о крымских татарах (или, точнее, против крымских татар) и сделана, надо признать, мастерски: текст разжигает вражду по отношению к большой этнической группе, но название группы ни разу не упоминается в статье. При этом все всё понимают, и текст достигает своей цели.

Некоторые материалы из этого "золотого фонда" приводили к международным скандалам. Незадолго до Евро-2012 в "Новой тернопольской газете" была статья на первой полосе о драке между двумя группами студентов арабского и африканского происхождения. Суть конфликта вроде была в том, что две компании не могли никак определиться, кто из них может рассчитывать на снисхождение представительниц противоположного пола. Но самому конфликту в материале было посвящено очень мало места, в названии было "лилася чорна кров", "араби й негри билися за наших курвів", - а текст содержал выражения вроде "чорноср..кі гості", и так далее.

- И в этом случае этот язык кто использовал? Или это цитата?

- Автор материала. Это текст журналиста или редактора – он был не подписан.

- То есть в основном СМИ и публичные лица являются законодателями этой "моды"?

- Можно сказать, что да. В основном, язык вражды попадает в СМИ при цитировании публичных лиц. Это ситуации, когда автор материала – не автор такой лексики, но ее цитирует.

- Как считаешь, политики  используют такую лексику сознательно или неосознанно, и насколько часто?

- Конечно, такая лексика используется чаще неосознанно, наверное. Но ксенофобия - это мощное средство мобилизации электората, и если попасть "в тон" общественным фобиям - можно на этом сыграть. Так, в свое время многие политики - и далеко не только крайне правые - пытались использовать мигрантофобию как ресурс, к счастью - неуспешно. 

- А журналисты в своих материалах?

- Думаю, в большинстве случаев речь об осознанности не идет. Есть меньшая часть, где видно, что была поставлена цель оскорбить. Но преимущественно - нет. Часто обычное незнание или несоблюдение журналистских стандартов приводит к использованию языка вражды. Начиная от неумения отделять оценочные суждения от фактов, до уместности словаря, понимания значения слов, проверки информации, и тому подобное.

Сейчас ситуация несколько изменилась относительно групп, объектов языка вражды. Мы осуществляли мониторинг в течение 2014 года, и ситуация была абсолютно не похожа на то, что было до Майдана, и отлична от того, что происходит сегодня. В течение этого года никто, к примеру, не обращал внимания на мигрантов, беженцев и подобные группы.

Зато все, что было связано с внешней политикой и более-менее очевидным влиянием РФ на режим Януковича, а потом война – существенно "встряхнуло" язык ненависти в отношениях украинцев и россиян. Не только наши мониторы, но, кажется, иногда и сами украинские журналисты не могли для себя уяснить, идентифицировать ли россиян с, в первую очередь, этнической группой, группой по гражданству, или отождествлять полностью с политическим руководством их страны. Усилился показатель языка вражды по признаку региональной принадлежности или территориальному происхождению. Раньше в таком объеме этого не было.

Есть в нашем мониторинге и новые группы, на которые направлен язык вражды. В последние месяцы протестов на Майдане мы были вынуждены выделить, в качестве одного из объектов языка вражды, новую группу: "люди, которые симпатизируют Майдану". Потому что их отождествляли не столько с политическими взглядами, сколько с определенными ценностями, устремлениями, идентичностью, даже стилем жизни. Их выделяли (особенно – их оппоненты) в качестве отдельного сообщества.

Ну, а со второй половины года мы поняли, что нужно включать еще одну группу-объект языка вражды, которую изначально не включили в список только потому, что ее раньше не существовало. Это вынужденные переселенцы. Они – новое явление в нашей истории и новый объект языка вражды.

Но сейчас мы видим, что и традиционные группы никуда не делись: язык ненависти в отношении ЛГБТ там же, где и был; на том же уровне (или даже усилился) он в отношении мигрантов, особенно – на фоне событий в Европе.

- А относительно запада и востока Украины?

- Географическое происхождение внутри Украины, особенно стигматизированные Донбасские области (Луганская, Донецкая) - это есть. Люди с таким происхождением являются группой, по отношению к которой используется язык вражды.

- Как считаешь, язык ненависти между востоком и западом – создавался искусственно или имеет естественное происхождение?

- Мое личное мнение, на протяжение последних лет он создавался искусственно. Региональные отличия никуда не исчезли, они были всегда, это создает разнообразие страны. Украина в этом не уникальна. Везде есть отличия, приколы над соседями, стереотипизация, и так далее. До определенного момента это разделение на запад и восток было условным. Оно выражалось более в каких-то мелких стереотипах, шутках, и имело достаточно мягкий характер.

Серьезно проблема проявилась в 2004 году, во время Оранжевой революции – помнишь схему "разделения страны на три части"? Политтехнологи, которые использовались Кучмой, а после и Януковичем, работали на то, чтобы это разнообразие страны разделить на три условные части, привязать это к языковому вопросу, мобилизировать свой электорат и, что очень важно, посеять среди своего электората страх перед жителями других областей. Страх того, что им будет навязан другой образ жизни, чужой язык, и вообще - представления этого различия источником угрозы.

В 2004-м была первая попытка, достаточно неудачная. Социология показала позже, что разнообразие идентичностей не отвечает тем политтехнологическим шаблонам, которые пыталась реализовать команда Януковича. Но, к сожалению, со второй попытки, в 2013-2014 гг., это им удалось гораздо лучше. По той же схеме, что и в 2004-м, переделанной и переработанной, все-таки сделать из химеры реальную конструкцию, часть идентичности для целой группы людей. Но, помимо разделения на "нас" и "них", все это строится на страхе. Это было очевидно и во время Майдана и сразу после.

- Страх кого и по отношению к чему/кому?

- Произошла идентификация части жителей Донбасса в соответствии с транслированными мифами: осознание себя, в первую очередь, как русскоязычных жителей востока Украины, на фоне идентификации другой стороны сперва с угрозой, а потом – и с победившей угрозой. Жители части востока испытывали страх, что сейчас придут "иные", отличные по языку, религии, политическим убеждениям, внешнеполитическим устремлениям, еще и по отношению к сексуальной ориентации в дополнение. И эти пришедшие "нас, русскоговорящих, убьют, а тем, кого не убьют, навяжут то, что нам чуждо".

Я лично был свидетелем таких месседжей во время так называемого референдума в Донецке, в мае 2014 года. Была мифология в духе "наши ребята из "Беркута", которых заживо жгли фашисты". И очень похожая одесская мифология после пожара в Доме профсоюзов. У многих будущих симпатиков "ЛДНР" предпочтений и не было, пока им не обрисовали воплощение угрозы. Прямой посыл, что нужно ее бояться и брать в руки оружие.

- Ты также в курсе дискуссии между журналисткой Анастасией Станко, писателем Сергеем Жаданом и писателями Оксаной Забужко и Юрием Винничуком, и выразил поддержку тем, кто пытается очертить проблему языка вражды. Кстати, более всего Забужко была возмущена фразами "это не терроризм"(в отношении того, что происходит на Востоке) и отказом употреблять в СМИ слово "АТО", к примеру. Мол, это не соответствует международным трактовкам. Но, во-первых, даже иностранные эксперты на лекциях для СМИ (освещение военных конфликтов) упирались в тупик, объясняя, что происходит в нашей стране. Во-вторых, банды (ОПГ, фактически) на территории "республик" действительно терроризировали мирное население, об этом говорят правозащитники. Да и воинам, которые идут на передовую, тяжело воспринимать лексику, которую предлагают взамен, они не понимают такой дискуссии. Как не получить еще один конфликт в борьбе с языком вражды?

- Ну, формулировка "АТО" имеет действительно другой смысл, иной, чем то, что происходит на востоке Украины; и плюс – еще и имеет ассоциации с российской "контртеррористической операцией" на Северном Кавказе. Не самые приятные ассоциации. Машина государства проводит политику, оправдывает политику, легитимизирует ее, и имеет отношение к сфере пропаганды. Понятно, что для журналиста этого недостаточно. С "терроризмом" в отношении "ЛДНР" сложно: есть вооруженные группировки, которые занимаются запугиванием и насилием своих оппонентов и местного населения, от взятия в заложники до убийств с пытками, и это действительно идентифицируется, как терроризм. С другой стороны, говорить обо всех людях, которые так или иначе причастны к "ЛНР"-"ДНР", как о террористах, сложно. Это очень странная конструкция для однозначной интерпретации. Понятно, что к убийцам Рыбака, к Гиркину, Дремову, Безлеру, и таким, как они, понятие "терроризм" можно применить не потому, что так решило украинское государство, а потому, что их действия носят определение "терроризм". Но говорить обо всех людях, которые кричат "сволочи" в адрес украинской власти, и ассоциируют себя с "ЛДНР", как о террористах, – это пока что вызывает массу вопросов. Тут я Станко понимаю. Думаю, я также понимаю, почему это вызвало негативную реакцию.

- Как думаешь, почему такая дискуссия возникла именно сейчас?

- Думаю, одним из факторов стало то, что поначалу – в прошлом году – никто не знал, где оккупанты остановятся, и когда это закончится. Сейчас идет оформление какого-то status quo и осознание того, каково положение людей, оставшихся в зоне конфликта на востоке Украины. Подозреваю, что опыт Насти, и не только ее, а и всех, кто провел много времени на востоке, включая освобожденные территории, не может не приводить к чувству протеста при виде демонизации "донецких", которую сегодня часто можно встретить в других регионах Украины. Думаю, это играет важную роль в том, как и что она говорила.

- Допустим, что эту дискуссию увидит не только Станко, Забужко, журналисты и писатели, а ее прочитает солдат, который завтра должен рисковать своей жизнью, защищая население этой страны. У него есть семья, дети, и ему точно приходится делить людей на своих и чужих. Многие возвращаются оттуда деморализованными, в частности, из-за расслоения реальности, контраста того, что звучит в СМИ, и того, с чем ему приходится сталкиваться. Возможно ли одновременно "купировать" язык вражды и не затронуть патриотические чувства граждан?

- В нашей ситуации затрагивать придется, это, к сожалению, неизбежно. У нас (нашей журналистики) с этим больше проблем, чем у, скажем, Би-Би-Си. Потому что Би-Би-Си десятилетиями оттачивало свои редакционные принципы, формулировало указания продюсерам, где сказано, в том числе, какую терминологию использовать, а какую нет. 

И все-таки, Би-Би-Си – это, в первую очередь, преимущественно английский язык, в котором есть целый словарь нейтральных терминов. Можно сказать "боевики" или "повстанцы" таким словом, которое не будет иметь позитивной или негативной коннотации. У нас это – практически невозможно. Повстанцы – это позитивное слово. Боевики – негативное. Но у тех, кто владеет нужным запасом нейтральных терминов, так тоже было не всегда. Вот и нам придется это нарабатывать.

Речь идет о лексике, не нагруженной оценочно. Это не будет ущемлять патриотические чувства, потому что будет соответствовать реалиям. Но и уменьшит риск, что журналистика будет использована для пропаганды. Вот это один из самых тяжелых вызовов на данный момент.

Если журналистика сливается с пропагандой, она исчезает как профессия. А если использует язык вражды – то рвет и без того хрупкую ткань гражданской солидарности общества, превращая его в лоскутное одеяло, арену войны всех против всех.

Текст: Марія Лебедєва, INSIDER. 

Фото: Фейсбук Максима Буткевича.